– Но если ты спрашиваешь именно про желание, то я безумно хочу её видеть, – добавил он, наконец.

Тао снова почесал шею и поджал губы, избегая смотреть в сторону угрюмого друга. Он бы мог пошутить или как-то сгладить ситуацию в любом другом случае, кроме этого. Их чувства, что возникли за то недолгое время, в течение которого Юна и М-21 умудрились прирасти друг к другу, невозможно сгладить, особенно если они пошли рябью из-за камня, брошенного в центр. И насколько бы Тао ни был бестактной личностью с только ему дозволенными заскоками, подобное трогать он не смел.

– Тогда, может, ты всё-таки вспомнишь, что в этой драме участвуют двое, и подумаешь о том, что, возможно, не единственный испытываешь некоторые… неудобства из-за твоего поведения? – совсем тихо проговорил Тао и внезапно рывком поднялся со стула. Кивнув так и не повернувшемуся к нему М-21, он помахал рукой и жизнерадостно закончил: – В общем, я пошёл, а ты как знаешь. Учти, вкусняшек не принесу, так что мучайся.

Когда за ним закрылась дверь, М-21 ещё пару минут лежал, изучая взглядом потолок, затем повертелся с одного бока на другой и, не выдержав, сел. Тупая ноющая боль тут же пронзила голову, а желудок скрутил рвотный спазм, заставивший тело конвульсивно содрогнуться, но это уже даже не притупило внезапной решимости, с которой М-21 спустил ноги с кровати и откинул одеяло.

Он любил Юну и не мог допустить, чтобы его отсутствие хоть как-то омрачило её личный праздник. Пусть это станет для него пыткой, но он просто обязан был наступить на горло своим чувствам и доставить радость человеку, который на три года стал для него воплощением счастья. В конце концов, в небольшом баре, встроенном в стеллаж, ещё оставался виски, а этот грёбаный день не мог тянуться бесконечно.

М-21 открыл шкаф и достал чистую рубашку.

Однажды прольются самые горькие слёзы.

Он смотрел на её покрытые синяками и кровоподтёками худенькие ноги, которые не скрывала достаточно короткая белоснежная рубашка, выданная Франкенштейном, и едва сдерживался, чтобы не взвыть и не раздолбать что-нибудь к чертям в приступе обжигающей ярости. М-21 колотило от озноба, распространяющегося по телу со скоростью звуковой волны и снова затихающего, когда до точки взрыва оставалось совсем чуть-чуть. Удерживала его на месте лишь тоненькая рука, которую он держал в своих ладонях, сидя перед каталкой Юны, куда её уложил Франкенштейн и строго-настрого запретил подниматься. И хоть она не прикладывала никаких усилий, чтобы кипящий вулкан, коим сейчас был М-21, оставался сидеть неподвижно, он не мог пошевелиться, глядя на её бледную улыбку и слушая тихий нежный голос.

– Ты не виноват, – шептала Юна и прикасалась пальцами свободной руки к его лицу, словно стремясь стереть печать ненависти к самому себе. Безуспешно, в общем-то, но, во всяком случае, это помогало хотя бы на четверть убавить испепеляющую внутренности лаву, подступающую к горлу. – Это всё моя безответственность, – закашливаясь от лёгкого смешка, выдавливала она. – Помнишь, вам с другом удалось меня похитить почти также? Я же такая растяпа – вечно попадаю в неприятности из-за этого.