 «А её и не было никогда, – мрачно подумал М-21, прижимаясь
губами к бьющейся голубой жилке на хрупком запястье. – Для меня уж точно».
– Щекотно. – Юна тихо засмеялась, вновь прикасаясь пальцами
к его лицу, и тут же слегка нахмурилась, разглядев, видимо, в его глазах всё
то, что он никак не мог выдавить из себя, чтобы разрушить их маленькое общее
счастье. – Знаешь, меня не покидает ощущение, что ты хочешь мне что-то сказать.
Что-то такое, что мне не понравится… как и тебе. Я права?
«Как никогда».
Отступать дальше было уже некуда, часы равнодушно
отсчитывали минуту за минутой, превращая время в бесконечный поток утекающего
сквозь пальцы песка, поэтому М-21 вздохнул и взял в ладонь её вторую руку,
чтобы набраться смелости перед последним броском. Прикосновение к её коже
всегда действовало на него умиротворяющее, но сейчас привычная формула
почему-то не принесла желаемого результата.
Это для её блага. Для её блага. Для блага. Главное –
постараться самого себя убедить в этом.
– Я хочу сказать тебе одну вещь, – начал М-21, стараясь
смотреть куда угодно – только не в её глаза, потому что тогда он просто не смог
бы взять себя в руки и оборвать всё. Юна вообще была единственным человеком,
чей взгляд он не мог вынести – всё время отводил глаза, потому что та
честность, что отражалась в нём, губила на корню любые сопротивления и
аргументы. И это было чудовищно правильно.
– Мне уже это не нравится. – Голос Юны ощутимо дрогнул, и
М-21 пришлось взглянуть на неё, чтобы самые худшие опасения подтвердились – в
уголках тёмно-карих глаз заблестели слезинки.
Несмотря на боль, скручивающую тело, она приподнялась на
локте, чтобы было удобнее, и буквально впилась в постепенно бледнеющее лицо
взглядом. От этого затошнило ещё больше, а решимость стала постепенно
испаряться, заменяясь на почти истеричное желание воспротивиться собственному
решению и повернуть руль назад, наплевав на то, что Франкенштейн страшно
рассердится на него за это. Но мосты уже были сожжены, и М-21 был тем, кто
поднёс спичку к первому канату.
«Это для её блага».
– Юна, произошедшее с тобой, – М-21 выдохнул, – ужасно и
выходит за любые рамки, которые только возможны. И это всецело моя вина, – он
поднял руку, мешая готовым сорваться с её губ протестам, – потому что я
допустил подобное – недоследил, не уберёг, хотя должен был… обязан был защищать
тебя от подобных случаев, ведь знал же, на что иду, когда упрашивал
Франкенштейна не стирать тебе память три года назад. – Казалось, что его тело
обвила верёвка, которую кто-то изо всех сил тянул на себя. От этого было куда
сложнее говорить, а во рту с каждым словом становилось всё суше. – Поэтому это
полностью моя ошибка, за которую ты расплатилась сполна. И я…
– Не надо… – в испуге пролепетала Юна, но М-21 неумолимо
покачал головой, закачивая свою мысль:
– …не вынесу, если подобное повторится.
М-21 закрыл глаза, медленно сглотнул, заранее предвидя
возможную реакцию как со своей стороны, так и с её, но тут же погасил
зарождающуюся панику мыслью, что так будет лучше для неё. Снова. Потому что он
вместе со всем своим эгоизмом и алчной жаждой простого счастья не имел права
портить ей жизнь. Даже если сама Юна так совсем не считала. А она так не
считала – это М-21 понял сразу, как зашёл в лабораторию и увидел солнечную
улыбку и радостный блеск в глазах в ответ на его хмурое приветствие. Он не
хотел её отпускать, но и не хотел продолжать подвергать опасности, ведь на нём
всегда будет печать Союза. Это как про горбатых и могилы, которые их
исправляют, хотя у М-21 было ощущение, что его даже могила не спасёт…
| 
